читать дальшеБудильник надежд не оправдал, поэтому я проспала. И теперь жутко опаздывала.
К тому же мне вечно что-то мешало: я спотыкалась, роняла вещи, теряла свое местонахождение в квартире. Так и не позавтракав, наспех оделась в заранее приготовленную одежду: просторное льняное белое платье с плетеным бордовым поясом из шелка с двумя кистями на концах, мягкие расшитые туфли на очень низком каблуке. В качестве дополнения служили четки. Деревянные с грубо вырезанным крестиком на конце.
По правде говоря, ехать на мероприятие совсем не хотелось. Но там я должна была петь, так что пришлось.
Усилием воли запихав себя в подъехавшее такси, я отправилась к месту действа.
Едва открыв дверцу автомобиля, я увидела перед собой красную дорожку. Пошутить про "Оскар" не успела — все вокруг было застелено красной тканью, с виду очень дорогой. Народу было много, но площадь была гораздо больше, поэтому казалась практически пустой. Шикарные похороночки, ничего не скажешь... Да-да, петь мне предстояло на похоронах. Точнее отпевать. Кого именно — шут знает, но учитывая богатый антураж — явно, не мелкую сошку.
Я практически сразу заприметила свою “соперницу” по вокалу. Неприлично высокая вульгарно накрашенная блондинка, отдаленно смахивающая на Мэрилин, насмешливо мне улыбнулась. Я сделала вид, что не заметила. К тому же в этот момент узрела “виновника торжества”. Точнее, массивный позолоченный пьедестал высотой с метр, в ширину примерно столько же и метра два с половиной в длину. На нем стоял хрустальный гроб — украшенный изящной резьбой на крышке и золотистой вязью по сторонам. Из-за такого количества модификаций разглядеть лежащего внутри было практически невозможно. Но Белоснежкой там, похоже, не пахло. Если только в белой и румяной одновременно девице не было метра два своих-родимых.
Тем временем, начались проводы в последний путь. На весьма позорненькую трибуну, притулившуюся где-то с краю площади вскочил подозрительного вида мужичонка и начал толкать речь. Толкал долго, уверенно, писклявым мерзким голосом. Настолько мерзким, что я почувствовала себя не в своей тарелке, не на своем столе и вообще где-то не там. Стоит также отметить, что все присутствующие были одеты точь в точь как я, с четками в руках. Сектанты, ей-богу. Впрочем, на тот момент я и сама являлась частью этой секты.
Когда все еще приклеившийся к трибуне оратор начал втирать что-то про восторжествовавшее возмездие, истину и прочую галиматью, я окончательно насторожилась. И внезапно решила, что нам с гробом тут делать нечего. Упереть конструкцию целиком я бы при всем желании не смогла, и, все же, не теряла надежды упереть, хотя бы, ее содержимое. (Почему-то мне казалось, что отдельно мертвое тело утащить я смогу). Я стояла ближе всех, почти прижавшись боком к одной из хрустальных сторон, поэтому грех было не воспользоваться положением. Я пошарила глазами в пределах видимого, но ничего похожего на замок не наблюдалось (Да, я искала на гробу замок!).
Времени оставалось в обрез. Настало время петь. Я едва успела обрадоваться, что это оказалась простая Аве Мария, слава Мирозданию, петь там особо нечего... как мой мозг внезапно пронзила мысль: он же иноверец, какая Аве Мария??? Ведь это неправильно... И я замолчала. Вслед за мной смолк и хор — у всех присутствующих как по команде пропал голос, и все, что они теперь могли — это жалобно сипеть. Моя напарница тоже позорно заткнулась.
Но было поздно: над нами уже вовсю занимался рассвет. Солнце разгоралось словно озлобленный раскаленный поднос, я видела огромные лучи, рвущиеся к земле. К гробу. Самый длинный, нижний неожиданно превратился в меч и стремительно полетел вниз.
Лезвие вошло в хрусталь как в мягкое масло. В хрусталь, в золотой пьедестал, насквозь пройдя лежащее внутри тело. Гроб разлетелся на куски, и тут я увидела пригвожденного к металлической поверхности мужчину. Одетый в сине-белые с золотом одежды он будто спал. Руки вытянуты вдоль. У него тоже имелись четки, но каменные, они висели на шее. На четках не было креста. С крупного серебряного набалдашника свисали камень-пика и шелковая кисть.
Отец маленькой безымянной девочки, 101-летний слепец с самыми красивыми на свете глазами — теперь я увидела его смерть.
И я опоздала.